Листья медные, листья червонные. Светлана АСТРЕЦОВА

   

 Победительница Международного Фестиваля-конкурса (МФК) «Юная Росса». Этот её первый в жизни конкурс был стартовым в её литературном творчестве; об этом Светлана Астрецова рассказала в интервью журналу «schriftstellergilde» - http://www.schriftstellergilde.org/attachments/File/Word/Magazin-3/Astrezova-3.pdf .

    Светлана Астрецова родилась в Москве 16.10.1990. Поэт, художник, журналист. Студентка Института журналистики и литературного творчества (специализация «тележурналистика»). В 2009 году работала над иллюстрациями к серии романов «Пять долларов для доктора Брауна» по приглашению латвийского издательства Adventure Press. В настоящее время — выпускающий редактор Службы информационного вещания телеканала «Культура». Член Международной гильдии писателей. Лауреат конкурсов «Проба пера», «Кипарисовый ларец», «Юные таланты Московии», «Юная Росса», Малой премии «Серебряный стрелец - 2010». Дипломант Большой премии «Серебряный стрелец — 2010», фестивалей «Я вхожу в мир искусств», «Никто не забыт — ничто не забыто». Специальный приз всероссийского фестиваля молодых поэтов «Ночь, улица, фонарь аптека» за сохранение традиций классической поэзии (2010). Приз читательских симпатий международного фестиваля «Русский Stil — 2010» (публицистические статьи). Финалист Второго Международного литературного фестиваля «Славянские традиции - 2010". Публикации в российских и зарубежных альманахах.

    На конкурс МФК «Юная Росса» было представлено стихотворение Светланы Астрецовой «Листья медные, листья червонные».

    Представляем вниманию читателей большую подборку стихотворений Светланы Астрецовой.

ЛИСТЬЯ МЕДНЫЕ, ЛИСТЬЯ ЧЕРВОННЫЕ

Листья медные, листья червонные,

А над озером - радуги арка!..

Мы гуляем, немного влюблённые,

По старинной аллее парка...

Мы, влюблённые в небо осеннее,

Мы, влюблённые в рыжие клёны;

Где-то слышится тихое пение

И неясной мелодии звоны.

Этот день, как твоя улыбка,

Как туман, как осенняя пряность –

Слишком бархатно, слишком зыбко,

Слишком мало улыбок осталось...

Всё равно в безымянные дали

Мы скользнём с отшумевшей листвою,

Да и, кажется, мир бы отдали,

Потому, что он наш с тобою!..

Это всё мне когда-то снилось

Или в кружеве звёзд показалось –

Мне улыбка твоя, как милость,

Как туман, на прощанье осталась...

Мы гуляем, немного влюблённые, 

По старинной аллее парка.

Листья медные, листья червонные,

А над озером - радуги арка...

ТАВЕРНА В ЛЕЙПЦИГЕ

Явившись до срока, я отпер ворота таверны,
Под звуки кларнета цыганка плясала прелестно.
Внезапно и грозно, как праведник четверодневный,
Багровое солнце в оконном проеме воскресло.

Мой спутник болтает с хозяйкой шутливо, по-свойски,
Его разговор исцеляет от старых болезней:
«У золота есть ни одно любопытное свойство -
Способствовать дружбе и делать красавиц любезней».

Немецкие скромницы локоны носят высоко
И крепят гортензии к белым оборкам корсажей.
Фасады домишек выходят на людные стогны,
И полнятся брагой простые глубокие чаши.

Застольные песни начало ведут из Тавриды
С трудом языками ворочают башенки звонниц.
«Во славу и здравие милой сестры, Маргариты!»
«За хитрые выдумки наших неверных любовниц!»

Семейство шмелей хоботки погружает в бутоны.
За трапезой пролиты теплые стройные речи.
Крестьяне стога убирают с полей опыленных,
В тяжелые шали хозяйка укутала плечи.

NOTTURNO DI VENEZIA

Как свежая грязь прилипает к колену,
К открытой террасе гондола пристанет.
И вражеский ферзь, ускользая из плена,
Уступчив — сановник пополнил собранье.

В делах и суждениях принц малазийский
Сметлив, и изыскан, как голос кастрата.
А та, что росла за стеной монастырской,
Вольна опровергнуть исконность догматов.

В то время как возле оленьего брюха
Сбивается с ног и витийствует челядь,
Седая, в лазоревом платье старуха
Надрывно играет на ви́олонче́ли.

Хватает купец, обнаружив покражу,
Мальчишку за локоть, отмеченный крепом.
Поспешно соленья несут на продажу
Торговцы; умерших разносят по склепам.

СОЛОВЕЙ
Там, где льется хрусталь, как прохладная Обь,
Где агатами пахнут травы,
Разрастался садами, вызванивал дробь
Голос, райской свирели равный.

Он касался небесных селений и рос,
Словно листья зеленого чая.
Он рождался из самых сапфировых слез,
Как родятся цветы ночами.

«Я вернусь за тобой, дорогая Лилит, -
Навсегда уходить непросто.
Только синий песок под ногами звенит,
И сердца все равно развёрсты».

Говорила о смерти с луной японча,
И струилась узда под руками,
И случился рассвет, соловей замолчал,
Тенью крыльев целуя камень.

КОНЦЕРТ ПАГАНИНИ

Когда переполнено чрево святыми,
Собор исторгает наружу чудовищ.
Оркестр, готовый играть Паганини,
Шумливей и бойче цыганских становищ.

Взошел за пюпитр намеренно резко
Седой капельмейстер во фраке с раструбом.
Как бес, как преступник, как дух бестелесный,
Он был провидением вздернут под купол.

Он руки вознес, точно вносит в чертоги
Хрустальные блюда, груженные данью;
Внезапно возник и застыл на пороге
Обтрепанный нищий, являя страданье.

Послушная, флейта метнулась к клиросу.И смерть приняла, как отвар белладонны.
Обласканный, тенор оконную розу.Растрогал, и роза раскрыла бутоны.

Повержен на плиты седой капельмейстер,
Способный из залежи вылепить душу.
Святых пожирая, горгулий и бестий
Собор с высоты исторгает наружу.

ОРФЕЙ
Посвящается одноименному фильму Жана Кокто

«Харон!» - я кликнул перевозчика
И выспросил о плате жестами.
И трехголовое чудовище
Я усыпил игрой божественной.

Огнем и ужасом охваченный,
Измучен жаждою танталовой,
Я отворил ворота мрачные
И провалился в зал опаловый.

Я шёл над безднами бесплодными,
Как сень развесистой смоковницы.
В просвете меж двумя колоннами
Стояла тень моей любовницы.

Орфею в города аидовы
Немыслимо спуститься крадучись,
Сажает Cмерть меня со свитою
Своей отведать ужин праздничный.

Нет, ни единый плод не выношен
Без высшего на то согласия.
В тысячелетие единожды
Идет из города оказия.

***

Вернувшись к вечеру с повинной,
Потемки терлись у порога.
Гроза затейливой лепниной
Легла на Рим высоколобый.

Оранжерея, зев ощеря,
Сырой туман вдыхала хрипло.
Тянулись острова на север,
Играя рукавами Тибра.

ГАЛАТЕЯ

Отрадно спать, отрадней камнем быть, ...
Прошу, молчи, не смей меня будить.
                                                    Микеланджело Буонарроти

Рассеченные силой слога
Рубцевались уста на коже.
В слуховые проемы окон
Опрометчиво окрик брошен:

Молоточки о наковальни
Застучали. Промчались разом,
Как мазурки по залам бальным,
От завески до зева спазмы.

Обращая глазницы в топи,
Жар пудовый валил из цеха.
Под нервюрной системой ребер
Разошлись два огромных меха.

Напоенные кровью алой
Вены уголь носили в сердце.
Скульптор, мрамор сохранней в скалах,
Возврати мне мое бессмертье!

И покамест возносит череп
Исполин позвоночностолпый,
Виртуоз, беззаконник, гений,
Грудь громадам разъявший, проклят!

САМСОН

Беззубый ненасытный зев
Являли две его глазницы.
Над переносицей вели
Чудовища противоборство.

Обняв опоры, исполин
На стол менялы и блудницы
Низринул кровлю с высоты
Нечеловеческого роста.

DAS KARTENSPIEL IN WIESBADEN

Как черный туз трефовой масти,
Маячил крест оконной рамы.
Накинув время на запястья,
В багровый сад врывались дамы.

Густые стайки азореллы
Внезапно поражали черви;
За колоннадой солнце зрело
И, наклоняясь, шло к вечерне.

Бросались бубны в лица лордам
И полыхали, как укусы,
И русла, выстроясь в когорты,
С пяти холмов сбегали к пульсу.

Ломились, покидая геммы,
С плафонов белые квадриги.
Гессéнский лев, как бедный Герман,
Ославлен и воздет на пики.

НЕАПОЛИТАНСКАЯ ПЕСЕНКА

I.
Тянет вол свою телегу, серебристую от пыли,
И рубашка у Марчелло, как боярышник, красна;
И скрывается из виду золотой рубеж Севильи,
Очертанья кипариса - тень красивейшего сна.

Арлекину снится, будто над Севильей солнце село,
Будто чьим-то заклинаньем короб сделался широк.
Что теперь марионетка старый кукольник Марчелло,
Что свободны Коломбина, Грациано и Пьеро.

То ли голос флейты нежен, то ли скрипки голос резок,
И сюжет у каждой пьесы предсказуем, вечен, прост
Сон был сладок, сон был в руку - Арлекин разрезал леску,
Небеса легли на плечи, из-под ног ушел помост.

«Перерыв», - сказал Марчелло, взял на руки Арлекина.
Стал разматывать катушку - нити заново крепить:
«Наши будни, наши жизни, наши судьбы неделимы;
Мы свободны только вместе, нам свобода – эта нить».

Несказанным, как блаженство, небывалым, как спасенье,
Кипарисам придорожным, травам сотни лет расти.
Завершил старик работу. Арлекин отер колени:
«Я сейчас сойду на сцену, не печалься и прости».

Дни летят попеременно, и звенят копыта оземь,
Золотой рубеж Севильи – тень красивейшего сна;
Тянет вол свою телегу, и поскрипывают оси,
И рубашка у Марчелло, как боярышник, красна.

II.
От Тосканы до Палермо, от Севильи до Ламанчи
Голос флейты тихоструин, и степной тростник высок.
Путь на Север нежной вьюгой убелен и перехвачен,
Удивленно, горделиво распускается Восток.

Не роняет колокольчик слов печальных и безумных,
Под копытами осока неподвижна и светла.
Наши души, как валторны, как серебряные струны;
Рукотворны и послушны невесомые тела.

Не расстанется с любимым, тот, кто весел и беспечен,
Кто-то станет поклоняться златоглавому тельцу,
Кто-то честным словом связан, кто с возлюбленной повенчан
Робко пальцами подносит полевой цветок к лицу.

Наша память не возмездье — наша память только плата,
Тяжелее плит гранитных, легче трелей соловья.
Цепи, струны, нити, связи, умножая многократно,
Не расстроить, не развеять, не разбить и не разъять.

***

Евреечка в красных лодочках
Брала проездной билет,
Тащили гнедые лошади
По небу кабриолет.

Мужчине грустить не свойственно,
А женщинам не к лицу.
Шмели с напускным спокойствием
На спинках несут пыльцу.

Гуськом господа над пропастью
Идут по мосту, держась
За трости, и смотрят с робостью
В раскрытую львиную пасть.

Полны, белены и прелести
Сорта благородных вин -
Вы вправе любить по-эллински,
А я, черт возьми, христьянин.

НИ НЕТ, НИ ДА

Быть может в Дании, быть может в Боснии,
Быть может в знойном и безвестном Душанбе
Всех шансонеток виртуознее
Нинет играла на трубе.

Снискать ее расположение
Считалось, впрочем, между нами, comme il faut,
Владея даром убеждения,
А также обладая серебром.

В садах и на верандах менестрели
Ломают арфы о литавры и смычки;
Как мухи, погибают на дуэлях
Виконты, изодрав воротнички.

Быть может консул, быть может, герцог,
Быть может, старший сын Али-паши
Фамильный замок, герб и сердце
Нинет на горе предложил.

В старинных парках сотни кавалеров
Чернобородых, лысых и седых -
«Какая мука соблюдать манеры
И следовать велениям среды!»

Ломают арфы о литавры менестрели,
И всех отважнее красавец-баритон -
На память герцогу в постели
Нинет оставила тромбон.

ГАМЛЕТ

Я обрушил в грудную и тесную клеть
Соловьев и на грудь опустил медальон.
И казалось, трагедии залу не снесть,
И оркестр под сценой живьем погребён.

Был грехом до корней изуродован род,
И, готовый пресечься, он правил, кленя.
И я лег у девических ног распростерт,
И услужливый черт под уздцы взял коня.

Ах, как сладостно жизнь племенных королей
Смерть низводит до жизни обычных менял;
Всех скорбящих несчастней, всех магов мудрей
Над покойницей я, обезумев, стоял.

***

В готических церквях органы
Смежали вежды в час вечерний.

Украдкою, в двойные рамы
Вошла послушницей примерной
Метель.
             
               Безропотных, хохлатых
Архангелов спугнув с насеста,
Стояла в золоченых латах
Погибель в облике Сежеста.

Сошлись мужчины, сгорбив выи,
И женщины в персидских шалях,
В то время как отцы святые,
Врачуя, души свежевали.

Был череп пятилетней Саскии
Геранью обрамлен проворно,
Так кутают в дорожной тряске
Пиалы тонкого фарфора.

Валторны выпростали длани
И опустили в дым котельных.

Отдать поклон и целованье
Несмело, как к чумной постели
Скиталицы седой и нищей,
Гурьбою паства поспешала.

В глубокие ушные ниши
Органы погружали жала.

ИКАР

Я из дома уйду на рассвете,
Никому не подав руки.
В небо ангелы бросят сети,
Что рыбачим сетям сродни;

Будет крыльев размах ничтожен
(От ладони и до плеча) -
Постепенно вбирает кожа
Обжигающий мед луча.

Когда солнце над миром станет
И к полудню взойдет в зенит,
Голубыми, как лед, перстами
Тронут волны сухой гранит.

ПОГРЕБЕНИЕ

Растравлены поступью скопищ могилы.
Погибель Моя в одеянье гамена
(Так пьют из пиалы) вина пригубила
Скупыми глотками из чаши коленной.

Из мальчиков самых смиренных и робких
Вернее всего вырастают повесы.
И я уронил черепную коробку,
Сравнимую с горным массивом по весу.

Я ребра свои растворил, как на Сену
Придворные ставни дворцов отворяют.
И, клетку грудную купив за бесценок,
Старьевщик чердак населил соловьями.

Когда, растопырив когтистые лапы,
Надгробие силилось выклевать очи,
Безудержно первенец Маргарет плакал,
К оборкам подола ее приторочен.

***
Беги, мой друг, в своё уединение! Я вижу, ты оглушён
шумом великих людей и исколот жалами маленьких.
Беги туда, где веет суровый, свежий воздух!

                               Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра»

Опускаются ниц народы,
Поклоняясь своим святыням;
Из скалы высекая воду,
Одинокий сходил в пустыни.

Говорил, точно падал веер
Нежно-нежно с коленей на пол,
Словно синие очи змея
Или след от огромной лапы:

«Ах, на теле июльской ночи
Слишком много родилось лилий,
Только смертный безмерно хочет,
Чтоб сильнее его любили.

Изумрудная зыбь в запруде
Стала цвета хрустальной глины -
Мы виновных по делу судим
И по мыслям казним невинных.

Миллионы царей и мертвых
Не узнают путей небесных -
Мы на сердце растили черта
Из семи безымянных бесов».

Чуть прохладней, светлей и гуще
На закате туман ольшиный.
Улыбнется звезде живущий
Со своей ледяной вершины.

«КАРМЕН»

Стремительно публикой полнились ложи,
Лакеи шагали чванливо и гордо.
Багровые кресла с морщинистой кожей
Теснили красавицам спины и бедра.

Оркестр, едва выдыхая: «Осанна»,
Рассыпал размашистым жестом аккорды.
Рояль обнаружил улыбку цыгана,
Кларнеты услужливо вскинули морды.

Из дыма и марева фабрик табачных
Любовь подымала лицо и колени.
Седая, с повадками пьяной босячки,
Погибель, шатнувшись, легла на арене.

С кистями, шафрановый полог обрушен,
Лавины сошли в вестибюли. Мелеют
Балконы. На тросах спускают и тушат
Светила, слащаво осклабясь, лакеи.

МАГИЧЕСКИЙ ФОНТАН БАРСЕЛОНЫ

Мертва, как полая рапана,
На площади лежала чаша.
Десницы, заломив, титаны
Баюкали плафон витражный.

Ступени, как места в партере,
Поспешно облепили. Взоры
Метали люди, как химеры
Со шпилей Домского собора.

Большая розовая фуга,
Достигнув апогея, чахла,
Когда по узловатым трубам
Органа протянули Баха.

Рядами поднимались маки -
Так на шандалах всходят свечи.
Сады раскинулись, облапя
Террасы каменные плечи.

Среди венецианских башен,
Докучливых, как мысль о смерти,
Помпезно наполнялась чаша
Пунцовым, исторгая Верди.