МАЛЕНЬКИЕ ИСТОРИИ. Александр СИГАЧЁВ

http://filmiki.arjlover.net/info/istorija.o.malenkom.muke.avi.html

Тысячу и одну ночь правил рукопись «Маленькие истории», и всё откладывал их печатанье на потом. Но однажды моих близнецов-болячек калит и гастрит, с которыми я давно ужился душа в душу,  посетили  ещё несколько совершенно очаровательных болячек.  Бывало, я хоть в своей лачужке в деревне Потапово отдыхал, как Господь после сотворения мира, но теперь, и в своём маленьком раю стало мне всё – не слава Богу. Пошёл как-то дождь, кровля моей хижины прохудилась, подставил я ведро, чтобы картошка в подполе не намокла, так верите или нет: так застучали капли по дну пустого ведра, что, Боже мой, хоть всех святых выноси... Нагнулся я, чтобы на дно ведра тряпку подложить да заглушить маленько эту «музыку», тут меня в сердце что-то толкнуло, в глазах потемнело, и словно иголочка стала с левой стороны груди, так что ни вдохнуть, не выдохнуть невозможно стало... «Что это со мной, в сам деле? – подумал я, - сердце у меня вроде в порядке было и вот такой сюрприз...»
    - Переутомился ты, дружище, - сказал мне внутренний голос, - отдых тебе нужен, а то, чего доброго, может произойти самый последний случай в твоей жизни...
    Ну, вот что, люди добрые, надо бросить всё и поехать в Пятигорск. Попью там минеральной водички, приму грязевые и жемчужные ванны, а там, глядишь, рукопись закончу править и дам ей вольную...
   Так оно всё и вышло: вот и книжицу эту держу у себя в руках, и говорю вам, дорогие мои читатели: «Снимайте, пожалуйста, ваши рукавицы, шапки-ушанки, телогрейки и валенки, и будьте так любезны, - проходите в горницу. Располагайтесь удобней, наливайте душистый чай, угощайтесь калачами и бубликами, послушайте мои маленькие истории и будьте счастливы...» 
                                      АГИТАТОРЫ
     Я не умею вам сказать: как давно это было, хоть вы меня пытайте. Но было это как-нибудь ещё в германскую, а может и после того, точно врать не стану. Очень давно всё это было, разве всё упомнишь? Муж мой тогда уже в казаках отслужил, но вот в каких он тогда казаках-то отслужил? – это уж я врать не стану. Помню, случилось это ранним утром, пришли к нам во двор агитаторы  и начали моего мужа агитировать: «Ответь нам, - говорят ему, - в чём это выгода у тебя такая состоит, что ты за нас воевать не желаешь?»
     - Не умею вам сказать, - муж-то мой им отвечает, - не освещён я, ничего не знаю, а потому ни за кого воевать не собираюсь; у меня на моей земле дел невпроворот, так уж вы будьте такие хорошие, не впутывайте меня в это бранное дело...
     - Да что тут долго этот пень агитировать, - сказал старшой агитатор - а ну-ка, браток, стань примерно вот к этой стенке, мы тебя штрельнём, как не сознательного!..
     Муж мой так и прыснул: «Штреляйте, - говорит им, - штреляйте, ежели креста на вас нет!..»
     Так они его и штрельнули, да ещё и прикладом по голове шибанули для верности... А вот кто они такие были эти самые агитаторы? – я не умею вам сказать, не освещена: может – красные, может – белые, а может и бандиты какие, - в точности не знаю, а зря наговаривать, не стану...
                              
                                     ПОЮЩИЙ ГАРДЕРОБ
     Вернулся Сидор Кумачов с войны в родную деревню живым и невре-димым. Добра всякого привёз из Германии три чемодана да, плюс к тому, привёз он немецкую радиолу, которой особенно гордился.
     Всем миром в деревне антенну для радиолы ставили, - срубили в лесу тонкую, высокую сосенку, привязали её к избе Сидора и антенна готова. Включили радиолу, и полилась по всей деревне музыка. Натурально: диковина - да и только!.. Тётка Христя настолько была потрясена этим чудом из Европы – «поющим ящиком», что не смогла удержаться на месте; побежала во весь дух через всю деревню к себе в избу и ещё с порога закричала во всю голову: «Степан, а Степан, что же ты лежишь, как бирюк на печи и знать ничего не желаешь? Вставай скорей, пойдём к Кумачовым во двор, там сам всё увидишь и услышишь». 
     - Да что случилось-то у Кумачовых, ты можешь вразумительно сказать? - отозвался Степан с полатей.
     - Ой, Степан, ты не поверишь, сколько я на свете живу, а такого ещё отродясь не видывала и не слыхивала: Сидор из Германии поющий гардероб доставил. Не поленись, сходи, полюбуйся на эту диковину, ей-богу – не пожалеешь. Там уже вся деревня собралась...
     - Ну что ты мелешь блажь всякую, Христя? Какой там ещё к шутам поющий гардероб? Никуда я не пойду. Причудам вашим потакать не собираюсь…
     - Какой же ты, Степан нелюдимый, - обиделась Христя, - пусть хоть сами архангелы на облаках в трубы заиграют, а тебе – всё нипочём. Я через всю деревню, как оглашенная пробежала, чтобы сказать тебе о знатной диковинке. Разве мне не обидно?..
     - Ну ладно – ладно, чего там из-за пустяков губы надувать? Ты иди, а я приду следом за тобой…  
     Когда Степан пришел к Кумачовым во двор, там веселье было уже в полном разгаре: под музыку радиолы все танцевали: и стар, и млад.
     Сидор Кумачов был изрядно подвыпивший, ходил, развернув грудь, словно гармонь, и всем с гордостью говорил: «Вот какую германскую штуковину я в деревню нашу доставил: чудо, да и только! Это вам не то, что наш патефон. Одно слово – Европа!»
    Ещё пуще Сидора гордилась его жена Клава: «Мой-то Сидор, видать в рубашке родился – всю войну прошёл, шинель у него, как решето продырявлено, а у него самого нет ни одной царапины. А сколько он добра всякого привёз! Одних отрезов на платье – десять штук и всё шёлк да крепдешин. А радиолу, какую доставил, вы сами видите: хоть все ночи напролёт не спи – слушай музыку, и наслушаться невозможно…
     Послышались звуки немецкого марша. Степан долго крепился, всё сдерживал себя, слушая этот скрип немецких сапог, скрежет металла и походный бой барабанов. Наконец, нервы у Степана не выдержали. Подошёл он на своих костылях к радиоле, да так ахнул правым костылём по играющей немецкой диковине, что немецкий марш мгновенно смолк…
     Сколько Сидор не бился потом со своей радиолой, так и не смог вернуть его к жизни. В конце концов, выставил его на улицу детям на игрушки. Тётка Христя долго отчитывала своего Степана за то, что он такой чудесный поющий гардероб изувечил, однако, и она, угомонилась.
Сидор на Степана зла не держал, понимал, что нервы у него подкачали. Жизнь в деревне текла своим чередом, как будто и не было там вовсе германского чуда – поющего гардероба.  
                                        ШАЙТАН
    Семья якута собиралась ужинать. И всего-то в семье было только двое: отец да сын. Посреди чума горел очаг, и на углях жарилась оленятина. Вкусно пахло в чуме. Хорошо было сыну, что отец его с ним всегда рядом.
   В тундре дул сильный ветер и вдруг послышался протяжный вой: У-у-у-у, у-у-у-у...
     - Кто это так завывает? - прошептал якутёнок, испуганно заглядывая отцу в узкие щелочки глаз, и плотно прижимаясь к нему всем своим худеньким телом. В тундре снова послышался вой, но уже не в одном месте и не так далеко, как прежде. Вой сливался в жуткий хор, от которого стыла кровь в жилах...
     - Это волки воют, - сказал якут, обнимая худенькое тело якутёнка, - но ты ничего не бойся, когда отец с тобою рядом... Придётся мне спустить на волков собак с упряжки, - продолжал якут после короткого молчания, - а не то, так чего доброго эти пришельцы погубят наших оленей. Якут встал и направился к выходу.
     - А как же мясо, ведь оно почти изжарилось? – поинтересовался яку-тёнок больше для того, чтобы хоть ещё ненамного задержать своего отца в чуме; так ему не хотелось оставаться без отца, что и высказать нельзя...
     - С мясом, сынок, разберёмся потом, - как можно спокойно сказал отец, - не бойся ничего, я скоро вернусь. Он отвернул в чуме оленью шкуру и выбрался наружу. В небе светила огромная жёлтая луна. Волки выли совсем близко, много их было. Жутко слушать такой дикий вой. Снег резко хрустел под ногами якута. Быстро он подошёл к нартам, и, освободив собак от упряжки, строго обратился к вожаку с такими словами: «Шайтан, - сказал он, заглядывая в глаза умной, преданной собаке, - выручай, Шайтан... Слышишь, как страшно воют волки? Это они навывают нам смертельную беду. Много раз ты выручал своего хозяина от беды, выручай и теперь...»
     Шайтан приветливо повилял хозяину хвостом и принял боевую стойку. Такую же стойку мгновенно приняли и все остальные собаки. Шайтан окинул своё собачье племя повелительным взглядом и зарычал во-инствующим рыком, словно говорил: «За мной, собачьи дети! Победа или смерть!..» В следующее мгновенье собаки дружно ринулись в бой. Через несколько минут морозный воздух сотрясли страшные звуки: леденящее душу рычанье, визг и клацанье зубов. Схватка собак с хищными волками порой удалялась от чума, но вскоре приближалась вновь. Долго разносились эти ужасные звуки, пока, наконец, они не растаяли в бескрайних просторах тундры. Всё стихло...
    - Отец, почему до сих пор ещё не вернулся наш Шайтан? - спросил якутёнок у своего отца после ужина.
     - Нелегко пришлось нашему Шайтану, чтобы заставить волчью стаю убраться отсюда подальше, - ответил якут, раскуривая свою трубку, - спи, сынок, а когда ты проснёшься, вернётся наш Шайтан, может быть усталый и израненный, но живой...»
     Шайтан приполз к чуму нескоро. Во многих местах он был  искусанный,  волчьими клыками, но живой. На снегу алели капли собачьей крови подобно гвоздикам...
                                         СУЛИКО
     В горах Киргизии, в сержантской школе несла службу рота новобранцев - курсантов из солнечной Грузии. По вечерам, в свободные  часы перед отбоем, собирались они на берегу горной речки и пели свои  задушевные, многоголосые песни гор...
     Был среди них запевала по фамилии Степаношвили. Как-то по-особому окидывал он своим взором горы, встряхивал гордо головой, и запевал песню «Сулико». Неторопливо, легко и чисто польётся песня, словно исток реки с высоких вершин гор за облаками, и начинает парить свободная и гордая, словно горная орлица:
Милую всюду искал,
Сердце мне томила тоска...
      И подхватывал эту песню на лету первый подголосок, сливаясь с запевалой в дуэте: «Сердцу без любви-и-и-и ...», «не легко...» - выдыхает словно легкий, свежий ветерок, будто выходил он не из груди нескольких певцов, а доносился издалека, с высоты, с заснеженных вершин Кавказа; «Где ты? Отзовись, Сулико!..» - вопрошает дружно весь хор, в сотню голосов в едином порыве; и вторило им эхо, словно родным приветом с цветистых гор Киргизии...  Росла, разгорячалась, расширялась и лилась песня, как полноводная  бурная, горная речка, устремлённая в долину...
     Пели они, и всем становилось сладостно, легко на душе. Чувствовалась, как молодые, горячие души звучали и дышали, задевая слушателей за самое сердце. Песня росла, разливалась. Они пели, самозабвенно, совершенно позабыв всех окружающих их слушателей, так, что у многих присутствующих закипали на сердце и поднимались к глазам слёзы, и мелкая дрожь пробегала по всему телу каждого слушателя... Жаль, что не умею я передать словами того чуда, которое было создано их голосами.
     Все песенные вечера в горах Киргизии начинались и заканчивались песней «Сулико». После этой песни не хотелось возвращаться в сержантские казармы... Так и протекала наша нелёгкая служба, скрашенная вечерними песнями. Когда служба подходила к концу, настал день смотра всех четырёх рот сержантской школы: надо было пройти по плацу строевым шагом поротно, с песней...
     В ночь перед смотром прошёл сильный дождь, на плацу стояли большие лужи. Когда всё было готово к смотру, приехал на легковой машине, на плац командир части. Он с важным видом, неторопливо вышел из машины, встал на охапку сена, которую специально подстелили для него заблаговременно, чтобы он не испачкал своих, начищенных до блеска сапог.
     Грянула музыка духового оркестра.  Командир части громким голосом поздравил всех курсантов с успешным окончанием сержантской школы и дал команду для торжественного марша курсантов строевым шагом, поротно с песней. На приветствие командира части: «Молодцы, товарищи курсанты!..», марширующие колонны хором дружно отвечали: «Служим Советскому Союзу!..»
     Вот прошла первая рота и направилась к машинам на посадку; за ней – вторая и третья роты и, наконец, настала очередь идти строевым шагом с песней роте грузинских курсантов. Вот они пошли строевым шагом и запели песню «Сулико». Не знаю, как у других, а у меня от этой песни мурашки по телу пробежали... Конечно,  песня «Сулико» - не строевая, но если в песне живёт чудо, то оно живёт в солдатском строю.   Однако, к всеобщему удивлению присутствующих, командир части не поприветствовал курсантов, а только подал знак рукой, означающий: «Повторить всё сначала!..» Рота повторно прошла строевым шагом, но в этот раз вместо песни слышалось только шлёпанье сапог по мокрым лужам: «Чав, чав, чав...»
     - Командира четвёртой роты ко мне, - скомандовал на весь курсантский городок командир части. И командир четвёртой роты рысцой подбежал к командиру части, неуклюже цепляясь носками сапог за каблуки...
     - Товарищ полковник, командир четвёртой роты, капитан Сидоров по вашему приказанию прибыл, - докладывал, запыхавшись, командир роты.
     - Отставить, товарищ капитан, - грубо прервал его командир части и грозно спросил, - что это вы мне тут, на плацу,  маскарад устроили?!
     - Разрешите доложить, товарищ полковник...
     - Ну, что, товарищ полковник, товарищ полковник?! Вы тут ещё у меня на плацу лезгинку пропляшите!..
     - Товарищ полковник, вы сами нам разрешили, что курсанты могут исполнить на смотре любую, даже не строевую песню...
     - Сами разрешили, сами разрешили, - проговорил скороговоркой полковник, немного охладев от пыла гнева, - вот вы всегда так: вам что-нибудь скажешь, а вы и рады что... Немного помолчав, полковник продолжал: «Вы вечно так, вам что-нибудь такое скажешь, а вы и рады что...» - на этой «рады что» красноречие командира части полностью иссякало, как от встречи с непреодолимой преградой. Пауза становилась тягостной, но он взял себя в руки, и сел на своего любимого «конька»: «Вы тут у меня до обеда будете на плачу грязь месить, а после обеда я  специально ещё раз приеду и проверю, чтобы вы, как надо прошли по плацу строевым шагом и со строевой  песней!.. Вам ясно, товарищ капитан?!
- Так точно, товарищ полковник, ясно!..
- Выполняйте!..
- Есть выполнять!..
     Командир части умчался на легковой машине и курсанты четвёртой роты несколько часов подряд месили грязь на плацу. Командир части на повторный смотр не явился. Курсантам дали команду: «По машинам!..»
     Колонна машин отправилась по воинским частям для продолжения службы, и над горами Киргизии взметнулась, и высоко взлетела песня «Сулико», словно вольная, красивая птица...
                                    РУССКИЙ ВИНОГРАД
     Саша Певачёв приехал в Москву в командировку в одну из бесчисленных столичных Научно-исследовательских институтов. После вы-полнения «обязательной программы» по делам командировки и безуспешного поиска недорогой гостиницы, он присел на скамейке у фонтана, в сквере у Большого театра и задумался над вечными вопросами: как быть? что делать? кто виноват? - и вообще – как жить дальше? После мучительных раздумий, его, вдруг, осенила светлая мысль, подарившая луч надежды на возможный приличный ночлег. Он вспомнил о своём однокашнике Анатолии, с которым служил вместе в степях Казахстана. Грех забывать нелёгкую службу и крепкую дружбу. Ценностей в жизни не так уж много, чтобы махнуть рукой на армейских друзей, ведь что не говори, а три года из одного котла кирзовую кашу ели...
       - Алло, Толя, это я, Саша Певачёв. Ты помнишь меня? Помнишь, как мы с тобой вместе служили в степях Казахстана? Помнишь, как мы с тобой там, на сайгаков охотились, как на «Чёрных скалах» ветки  черёмух целыми охапками с вертолёта наламывали для своих любимых девчонок?! Вспомнил?! Молодец!..  Я сейчас в Москве, в командировке, трудно у вас тут в столице с ночлегом... Приютишь меня на пару ночей? Я ведь не граф какой-нибудь, я и на полу с удовольствием могу переспать... Честно скажу, что не знаю, где находится ресторан «Славянский базар», у вас тут в Москве, как в каменных джунглях – очень легко заблудиться ... Мавзолей Ленина я легко могу найти. Так я буду стоять у мавзолея рядом с часовыми...
     На встречу с другом однокашником Афонин пришёл не один; с ним была его несравненная Маринушка. Афонин сразу предупредил Маринушку во время знакомства: «Маринушка, это мой давний друг Саша Певачёв. Я прошу тебя, ты не пугай его, он очень боится Москвы и мо-сквичей...»
     У Маринушки в руках была веточка с гроздями рябины, которую она очень эффектно держала в левой руке, а в пальчиках правой руки она ещё более эффектно держала сигарету. Марина сразу взяла инициативу в свои руки, она сказала: «Рябина, это моя слабость, я обожаю этот русский виноград, и особенно люблю жевать его с коньяком. Между прочим, мне многие делают комплемент, называют меня прима-балериной Мариной Дункан. Мне прямо так и говорят, что я открываю новую страницу в искусстве танца, я с удовольствием готова продемонстрировать вам своё искусство в «Славянском базаре».
     После первой рюмки коньяка, Маринушка сразу стала в центре всеобщего внимания завсегдатаев «Славянского базара». Она заказала оркестру исполнить русскую песню: «Березовые мои колечки...» и танцевала под аплодисменты завсегдатаев этого злачного места.  После третьей рюмки коньяка, Маринушка Дункан исполнила «Цыганочку с выходом»; при этом она подтянула пояс своей миниюбочки под самую грудь и демонстрировала всем присутствующим такие смелые и дерзкие танцевальные фигуры, что её приходилось буквально «рукопашным боем» отвоёвывать у вдохновлённых обитателей «Славянского базара»...
     Уйти из ресторана Маринушка дала согласие только после того, как выпила ещё три рюмки коньку, дожевала весь свой «русский виноград» и когда в зале погасили последние свечи...
     По дороге «на хату», Маринушка была слишком требовательна к водителю «тачки». «Как вам не стыдно, уважаемый, - говорила она с расстановкой на каждом слоге, - что это у вас за живот! Полюбуйтесь на себя в зеркало, - какой вы отрастили себе живот! Вы же не беременная женщина!.. Ехать с вами в одной тачке, в этой вонючей консервной банке, это же такая пытка! Это же такое издевательство над приличными людьми!.. Как вас только жена терпит?..»
     Надо отдать должное таксисту, он был настолько выдержан и тактичен, что ни проронил в свою защиту ни единого слова, и только вдохновлял её: «Пой, ласточка, пой!.. Я очень сожалею, что не могу вас прямо сейчас осыпать цветами...»
      Наконец, Марина, потребовала от водителя немедленно остановить своё ржавое, дребезжащее корыто, около кудрявой рябины и обратилась к Саше Певунову: «Милый Саша, вы тут самый элегантный джентльмен, не сочтите за труд, одарите, пожалуйста, меня русским виноградом, нарвите мне его столько, чтобы наполнить мне полную юбку... Я расцелую вас, на зависть этому ненавистному таксисту...»
     Саша Певунов вышел из такси, зашёл за рябиновый куст и пошел наудалую, куда глаза глядят. Вышел на дорогу. Остановил проходящее такси, и уехал ночевать на Курский вокзал...
     - Что это вы с веточкой рябины, словно московская барышня, - поинтересовался таксист...
     - Это не рябина, а русский виноград пытался пошутить Певунов.
     - А-а-а! Теперь я понимаю, вы посетили «Славянский базар» и пообщались там с  очаровательной, несравненной Маринушкой Дункан, - искренне засмеялся таксист. Я от всей души поздравляю вас, вы вошли в славную летопись «Славянского базара» и стали одним из изысканных любителей русского винограда...            
       
                                                 ШЛАГБАУМ
     Когда спешишь, так сам сатана становится тебе поперёк дороги. Тут, к примеру, человек на мотоцикле торопится, а ему шлагбаум опускается перед самым носом, - хорошо, хоть голову не отрубил. А что можно поделать? Тормози, если успеешь, а не успеешь, - так упирайся головой в шлагбаум - на полном ходу...
     А тут ещё цыган на своей телеге подкатывает, впритык к мотоциклисту пристраивается. Да если бы у него кобыла смирно стояла, то куда бы не шло, но где там!.. Мало того, что она свесила свою, извините за такое выражение – лошадиную морду мотоциклисту на каску, так она ещё и фыркает ему со всей амбицией в самое ухо...
      Для полноты картины, позади кобылы жигулёнок притормаживает, да возьми и наедь своими лысыми колёсами на коровьи или бычьи, кто их там различит, когда лепёшки раздавлены; да покатись по ним юзом, как фигуристы на катке, до самой цыганской телеги и вонзись самой световой фарой в трубу, что из телеги торчала. Комедь, да и только! Как будто во всей Российской республике места всем не хватает...
     Тут дело и пошло, и поехало... То ли жигулёнок кобылу напугал, то ли кобыле надоело газ от мотоцикла нюхать, но только кобыла беспардонно, за здорово живёшь, добросовестно укусила мотоциклиста, - конкретно за плечо. А кому неизвестно, до какой степени своенравный народ эти мотоциклисты? Ну, предположим, что больно тебя укусила кобыла, так ведь она не по злобе. Ну, отъедь ты от неё маленько в сторонку, будь такой хороший. Так ведь нет же... Подумаешь – граф, какой!.. Что уж непременно надо снимать со своей головы каску и бить этой каской кобыле по губам наотмашь? Ничего себе! Цыганский барон, какой отыскался!.. Ну, а уж, если ударил кобылу, таким варварским способом, что же ты ей прикажешь делать? Осадила она назад и вонзила цыганскую трубу жигулёнку в самый двигатель внутреннего сгорания...
     Ну, тут уж всё и началась! Повыскакивали водители и извозчик со своих насиженных мест, друг дружку за грудки брали, слова неотцовские говорили, хорошо, что хоть пока ещё рукам воли не давали. И вот тебе раз!.. Откуда-то, словно из-под земли и милиция объявилась, протоколы начали составлять...
      Тут бы мне самое время было бы точку поставить. Однако его величеству случаю угодно было продолжить дело. На месте происшествия появился человек с козой, или с козлом, точно врать не стану. На появление пришельца с козой все разом обратили особое, пристальное внимание, поскольку, он был сильно «под газом»...
      - Братцы! - воскликнул пришелец ещё издали, - остановите следствие, я всю эту сцену видел, как на ладони и расскажу уполномоченным всё, как дело было. Пришелец привязал свою козу к шлагбауму и начал очень доходчиво давать показания. Он поднял свой указательный палец вверх, словно ручался самим Господом Богом, и сказал буквально следующее: «Дело было так!..»
      К большому сожалению, на этой фразе пришелец закончил давать свои  свидетельские показания. В это самое время поднялся автоматический шлагбаум и несчастная коза (или козёл, теперь это уже не так важно) лишилась жизни через повешенье...
      - Ё моё!.. – воскликнул пришелец, - моя бедная коза повесилась!.. Я только что купил её на базаре, отдал за неё всю свою тринадцатую зар-плату. И вот тебе она - зарплата – на штанину заплата. Что я теперь скажу своей жинке? Вы думаете, что она поверит мне в том, что моя коза добровольно повесилась?.. Ищите дурных в другом доме, но только не в моём собственном!..
     Но пришельца уже никто не слышал, поскольку восстановилось движение, и все разошлись и разъехались по бескрайним дорогам России...
     
                                    ЦЫГАНСКАЯ ПЕЧАТЬ
     Однажды на базаре мужик сказал цыгану невпопад, что дорого он просит за свою кобылу...
     - Да чтоб тебе, где первый рад доведётся споткнуться, там и упасть довелось бы и чтоб на том самом месте тебе бы и жить остаться, - пожелал мужику цыган.
     Словно печать врезалась в память мужику это пожелание цыгана; ни о чём другом он и думать был в состоянии. Возвращаясь домой, мужик споткнулся о камень, упал и надолго остался лежать на пыльной дороге. Едва только он начал было приходить в себя, увидел цыгана, идущего по этой дороге, который вёз тележку, наполненную антоновскими яблоками. Поравнявшись с мужиком, цыган подвинул мужика сапогом к обочине, чтобы не преграждал дорогу, положил рядом с ним несколько яблок и зашагал дальше. Отполз мужик на обочину дороги и начал помаленьку с Божьей помощью подниматься и становиться на ноги...
    - Где же ты так долго пропадал? - спросила жинка, когда мужик с трудом перешагнул через порог своего дома.
    -Там где я был, - ответил мужик, с трудом переводя дух, - если кто побудет, век не забудет. На том свете побывать мне довелось...
   - Ну и как там, на том свете? – поинтересовалось жена.
   - Да не так, чтобы уж очень плохо, - вздыхая, ответил мужик, - там даже яблоками угощают, однако шибко болезненную печать ставят на боку, а  плакать не велят...
                                                  МЕДАЛЬ
     Забежал ко мне на минутку мой сосед Валентин Верёвкин. Радостный такой заскочил ко мне: рот до ушей, хоть завязочки пришей, а в глазах – чёртики бегают. Запыхался он бедолага так, что слова сказать не может. Сунул мне под нос какую-то справку и говорит: «Гляди, Алексаныч, чаво мне учёные ущучили, вон какую бумаженцию пропечатали! За такую вещь, хоть всё с себя сними и отдай и то мало будет... На ВДНХ меня вызывают, награждать будут мою персону, грозятся медаль вручить. Вот ведь, подлецы, чего надумали! Одного я никак понять не могу. За что они грозятся мне медаль-то всучить? Неужели за то, что я на своём трахтуре карасин сберёг? Я вместо одного квартала, почти полгода на нём  куролесил!..
      Я вот зачем заскочил к тебе, Алексаныч, ты, пожалуй, передай моей Любке, кобре моей, скажи ей, что так, мол, и так – Валентин твой на ВДНХ метнул - за наградой. Да вот ещё что скажи ты ей, зебре моей, я там у неё денег маленько приватизировал, так пусть она шибко-то не ерепенится. Я вскорости поеду на шабашку и всё ей до копейки верну. Ну, пока, Алексаныч. Я, пожалуй, погоню на вокзал, а то на электричку опоздаю; ты только не забудь передать моей пантере, о чём я тебя попросил. А то у неё такая мода заведена: чуть что, так она меня по моргам рыщет. Ну, бывай, старик, я поковылял...
     После этих слов он метнулся из моей избы, подобно щуке, выпущенной в прорубь... Вечером я увидел Любу, жену Валентина Верёвкина и передал ей его просьбу.
     - Слава тебе, Господи, - воскликнула Люба, - я хоть несколько дней отдохну от него, окаянного; какое там к шутам ВДНХ, продолжала она, - ведь это письмо я сама ему напечатала на машинке, и печать в конце письмо железным рублём поставила. Деньги ему, паразиту, на дорогу специально на видное место положила, пусть только быстрее катится куда подальше. Надоело мне изо дня в день видеть его пьяную физиономию. Ну, подумал бы своей забубённой головой: за что его медалью можно награждать? Разве за то, что прошлой весной он колхозный трактор потопил в пруду под пьяную лавочку!.. Вот где трава жизни! Была бы моя воля, собрала бы я всех этих пьянчужек, и отправила бы их всех скопом на необитаемый остров, да заставила бы их там работать по полной программе. Я бы им, паразитам, не то что вина, но и воды пить по целой неделе не давала бы...
                         
                                      ОХОТНИК  ЭГЕЙХОДА
     Хозяин чума Эгейхода лёг усталый на войлочный ковёр у самого очага и, раскурив свою трубку-носогрейку, обратился к своей жене с такими словами: «Зачем, жена, ты не торопишься послать моего старшего сына звать гостей? Когда же ты успела позабыть о том, что я, известный на всю округу охотник Эгейхода, убил медведя, и что у нас будет большой пра-здник? Пусть мой старший сын, как стрела облетит все становища и позовёт в наш чум столько гостей, сколько сосен в нашей тайге!..»
     Эгейхода встал во весь рост и начал неторопливо ходить вокруг очага по часовой стрелке. Трубка его хорошо раскурилась, дух был приподнят на небывалую высоту, и он с гордостью продолжал говорить своей жене: «Когда Бог тайги позвал медведя из берлоги, и я напал на его след, тогда ещё можно было никому не торопиться ко мне в гости, но теперь, когда Эгейхода убил великана тайги, пусть никто не задерживается и все приходят ко мне на праздник в честь убитого сиволапого медведя!..» Охотник Эгейхода вдохнул ароматного синего дыма махорки, с удовольствием поцокал языком: «Цэ, цэ, цэ!.. Хорош табачок, однако!.. Всё с себя сними и отдай за него и всё мало будет!.. Ты вот как, жена, научи говорить моего старшего сына гостям моим, что праздника такого давно не знала тайга: я, старый охотник Эгейхода надену свой лучший наряд, спою и станцую о том, как убивал я медведя!.. Пусть люди не боятся Бога тайги. Бог никого не станет наказывать за убитого сиволапого великана. Я уже принёс Богу в жертву голову медведя и называл её дворцом ума, я пожертвовал Богу ноги медведя и называл их столпами тайги, а самого медведя я назвал чудом тайги...»
     Эгейхода снова лёг на войлочный ковёр у очага, с силой растёр своими кулаками глаза, чтобы они не сомкнулись, до того как он всё скажет своей жене, и продолжил свой монолог: «Немало охотников заплатили неудачами за то, что ходили по следу такого великого медведя. Вот что я сейчас подумал: самый богатый купец не пожалеет всю свою кассу за шкуру такого великана!.. Ай-яй-яй! – не пожалеет, говорю - он всю свою несметную кассу, когда такую мехоту потеребит!.. Так я ещё и не отдам эту невиданную мехоту, ни за какую большую кассу. Касса приходит и уходит, а слава обо мне пусть навсегда останется в этом родовом чуме!.. Поторапливайся, жена, не стану же я, знаменитый на всю округу охотник Эгейхода слишком долго ждать званных гостей!..»
     Охотник ещё раз затянулся приятным, синим дымком от самосада, с удовольствием поцокал языком, похвалил шибко добрый табак и уснул у самого очага счастливым, спокойным сном...         
                                      ПРАВДА И КРИВДА
     Отслужил солдат службу, дали ему сухой паёк – три сухаря да три кусочка сахара и отпустили на все четыре стороны. Солдат, хоть и без гроша в кармане, а и тому рад, что служба, наконец-то, закончилась, он может поехать трудиться, куда пожелает.
    Поднял солдат на дороге стёклышко, погляделся в него, пригладил руками у себя на голове волосы, поправил гимнастёрку и пошёл – куда глаза глядели. Шёл он, шёл и встретил ветхого старца.
     - Сотвори милостыньку, служивый, - попросил старец. Отдал ему солдат половину своего сухого пайка.
     - Добре, - говорит старец, - спаси Христос, что последним своим куском со мной поделился. Чем тебя мне наградить за твою доброту? Проси чего хочешь.
     - Да чего же я стану просить у тебя, старого человека? Хотелось бы мне трубку такую иметь, чтобы её ни табаком набивать не надо было, не раскуривать, - чтоб само собою всё это делалось. Так ведь нет у тебя такой трубки...
     - Хорошо, - говорит старец, - иди, служивый, своей дорогой, будет у тебя такая трубка, но ты должен понять: если встретишь Кривду и не выправишь её, - трубка твоя никогда больше не раскурится.
     Только проговорил это старец, тут же исчез, как будто его и не было вовсе. Подивился солдат, что исчез старец таким удивительным образом, однако долго размышлять не стал: отчего да почему? А пошёл своей дорогой. Прошёл солдат немного и вдруг подумал: «Дай-ка я погляжу на трубку». Остановился он, сунул руку к себе в карман: так и есть, вот она, трубочка заветная... Только успел солдат вытащить трубку из своего кармана, а она уже раскурена...
     «Уже дымит! Вот тебе раз! – подивился служивый, - добрая вещь!..» Покурил он трубочку в своё удовольствие и снова сунул её к себе в карман, а она сама собою в момент погасла.
     Случилось в это время в тех местах такое событие в народе, что Правда не захотела далее мириться с бесчинствами Кривды, уличила её во всех злодеяниях и подала на неё в суд. Кривда обратилась за помощью к самому дьяволу. Дьявол выслушал опасения Кривды и успокоил её: «Не волнуйся, - говорит Сатана, - мы на суде так дело это искривим, что Правде самой хуже станет, так что от неё толь пух да перья полетят в разные стороны».
    Дьявол предложил Кривде своего личного адвоката. Суд состоялся при закрытых дверях. В суде адвокат Дьявола защищал Кривду с таким успехом что, несмотря на всё злодеяния Кривды, ей воздали хвалу, честь и славу, а у Правды конфисковали всё имущество. Прямо в здании суда с Правды сорвали одежды, и все избранные присутствующие оплевали её с головы до ног. После этого, несчастную Правду прямо из зала суда направили на каторгу. Вдобавок ко всему, людей, сочувствующих Правде, столпившихся у здания суда, побили дубинками...
     Дьявол и Кривда были в великой радости. По этому случаю, они устроили такой  шабаш, что земля ходуном ходила. На этом суде присутствовал сам Сатана и, несмотря на свой преклонный возраст, отплясывал всю ночь такого «трепака», что вся нечистая сила чуть было, не помирала со смеху...
   Когда в тех местах проходил солдат, он увидел, что много людей находятся в великой скорби и в трауре. «Что случилось? – спросил у местных людей служивый, - почему вы плачете?» И люди рассказали ему всю эту историю о вопиющей несправедливости Кривды по отношению к Правде.
     - Э-ге-ге, - подумал солдат, - надо мне эту Кривду незамедлительно выправить, а не то, погаснет моя трубка. Отправился служивый туда, где нечистая сила шабаш справляла, спрятался он за корягой, а трубочку свою раскурил, да на сучке её приладил. Сам Сатана первый обратил внимание на раскуренную трубку: «Что это ещё за чертовщина такая здесь, в наших местах  охотиться вздумала? Пойду-ка, что ли, погляжу». Только Сатана занёс своё копыто через корягу, солдат изловчился да и накинул ему на хвост верёвочную петлю, намотал на сучок коряги и принялся крестить эту нечисть в самое рыло дубинкой – крест на крест, как в старину колдунов били... Пометался, пометался Сатана туда-сюда, чует, что дело тут выходит нешуточное: и хвост намертво удавлен и вся рожа расквашена – уж больно у служивого коряга в руки попалась тяжёлая да сучковатая, хоть караул кричи. Но самое-то страшное, что бьёт солдат не просто наотмашь, как в старину колдунов мутузили, а всё норовит крест на крест припечатать. Так и пришлось Сатане упасть рылом в самую грязь и провалиться сквозь землю, только остался на сучке висеть его хвост с кисточкой...
     Поглядел служивый туда, где, шабашники пировали. Видит, что и они все, как один провалились сквозь землю, как будто их здесь и вовсе никогда не было. У них, у Сатанистов такое правило заведено: куда один, туда и все торопятся. Так туда им всем и дорога заказана.
     Осмотрел свою трубочку служивый – она ещё дымилась. «Выходит, что я Кривду хорошо выровнял, - подумал он, - и пошёл дальше своей дорогой...»  
                                               
 ЩУЧЬЕ САЛО
     Ехали два приятеля на телеге: один – рыжий, другой – чёрный. Ехали они долго и молчали: каждый думал о чём-то своём. Захотелось рыжему попутчику поговорить, да не знал о чём начать. Увидел он на берегу реки рыбака и решил заговорить о рыбалке.
     - Разве тут можно поймать хорошую рыбу? – начал рыжий свою беседу издалека, - вот, помниться, какую мне доводилось ловить рыбу. Поверишь ли ты мне или же нет: таких щук я вылавливал, бывало, что на пять пальцев одного только сала на ней было. Вот какую надо ловить рыбу. А теперь - это не ловля, а так – одно недоразумение...
     - Ой, полегче, полегче под гору, черногривая, - крикнул на свою кобылу черноволосый сосед, - мы скоро подъедем к тому месту, на котором отрываются у тебя подковы и всякий раз бьют лгунов прямо по голове...
     Рыжий сосед с опаской посмотрел на кобылу, намного помолчал, видимо о чём-то мучительно соображал, но вскоре заговорил снова.
     - Вот, приятель, - обратился он снова к черноволосому попутчику, - какие щуки-то на свете бывают! Правду сказать, на пять пальцев сала у них почти никогда не было, но на три пальца, пожалуй, что и было наверняка... А что, приятель, скоро ли будет то место, где у твоей кобылы подковы отрываются?
     - Да вот уж неподалёку...
     - Знаешь что, друг, - сказал рыжий, - положив свою руку на плечо чёрноволосому попутчику, - если сказать тебе по совести, то в моих щуках ни капли жиру-то не было, сам знаешь, какое может быть у щук сало, она ведь не сможет тогда, как ей положено по природе, карасей ловить. Но вот зубы у щук острые, это точно!.. Так, где же то место, где подковы-то у кобылы отрываются? – снова спросил рыжий попутчик...
     - Это место растопилось точно так же, как твоё щучье сало, - ответил черноволосый ямщик.
                                         МАСТЕР
     Бог обидел мастера красотой лица, но дал ему светлый ум, доброе сердце и золотые руки. Умел он творить такие крылья, с помощью которых, человек без труда мог летать. Тем он  и прославился.
     - Смотрите, смотрите, - говорили  люди, - увидев летящего человека с новыми крыльями, подаренными мастером, - как высоко он летит, и таких чудесных крыльев мы ещё никогда не видели!..
     Но люди, которым мастер дарил новые крылья, улетали в неизвест-ность, и никогда не возвращалась к мастеру. Девушки знались с мастером лишь до тех пор, пока он мастерил им крылья, но как только они получали готовые крылья из  рук мастера, тут же  улетали, оставляя его в горьком одиночестве. «Видимо моя такая судьба, - вздыхал мастер, - подарив радость людям, оставаться снова одиноким».  

                          ЧТО ПОТОПАЕШЬ, ТО И ПОЛОПАЕШЬ    
     Молодой волчонок спросил у старого матёрого волка: «Почему люди говорят, что волка ноги кормят?»
     - Подрастешь, сам узнаешь, - ответил волк.
    Наконец наступил такой день, когда старый волк взял на промысел своего молодого волчонка. Далеко им пришлось идти, пока они добрались до стада, и волк, строго предупредил своего волчонка: от меня не отставай ни на шаг. Подкравшись к стаду с подветренной стороны, он с быстротою молнии подлетел к молодому ягнёнку, в одно мгновенье зарезал его, и ловко вскинув жертву себе на спину, бросился к лесу. Молодой волчонок едва поспевал за ним. Вскоре они услышали сзади невероятный шум, стрельбу и собачий лай. Через некоторое время старый волк переложил свою ношу на спину молодому волчонку; тут-то и почувствовал волчонок, что бежать так быстро он уже не может, а сзади уже недалеко слышалось, как за ним гнались собаки и вот они уже совсем близко-близко, слышалось их частое дыхание, и чувствовался нестерпимый запах псины... Сердце волчонка готово было вырваться из груди, срывалось дыхание, темнело в глазах и неприятно закладывало уши...
     В критическую минуту старый волк ловко перекинул ягнёнка на свою спину и тут волчонок почувствовал, будто у него за спиной выросли крылья, казалось, что он не успевает даже отталкиваться ногами от земли... А вот уже и лес-спаситель...
     Переведя дух, после первого испытания погоней, и немного подкре-пившись сладким мясом молодого ягнёнка, волчонок произнёс с облег-чением: «Теперь-то я знаю, почему волка ноги кормят...»
     - Почему же? – поинтересовался заматерелый волк.
     - А потому, наверное: что потопаешь, то и полопаешь.
     Волк похвалил своего волчонка, лизнув своим шершавым языком у него за ухом.
                        
                                     БУКВАРЬ
     Цыганская многочисленная семья намытарилась за день в скитаниях в поисках хлеба насущного и под вечер расположилась на ужин под раскидистым деревом в городском сквере. Огни большого города заливали неоновым светом этот маленький табор, вырывая из вечернего полумрака живые четкие силуэты его обитателей. У каждого из них была посильная ноша: у детей, умеющих ходить, за спиной были привязаны дети, которые ходить, ещё не научились. Мать семейства несла два огромных узла на перевес через плечо, которые свисали почти до самой земли. Только у отца семейства ничего не было в руках никакой ноши, он чувствовал себя  цыганским бароном: сильным, спокойным, уверенным...
     Когда семейство цыгана село в кружок, отец разломил на всех несколько больших караваев хлеба, достал из глубин своего кармана кусок сала, завёрнутый в лоскут, аккуратно извлекая его из тряпицы, подобно тому, как богатый еврей достаёт большой семейный алмаз из шкатулки. Цыган привязал кусок сала за ниточку к ветке дерева и произнёс такие слова: «Сегодня, Романе, на ужин будет хлеб с салом вприглядку».
     Цыганята принялись наперегонки уплетать хлеб вприглядку с салом с таким завидным аппетитом, какой дай Бог иметь всякому смертному человеку. Цыган остался доволен, что семья быстро насытилась. После трапезы отец семейства снова завернул кусок сала в тряпицу, в которую по всей вероятности, заворачивали сало его далёкие предки, и аккуратно положил содержимое в карман брюк, запуская свою руку в свой карман, чуть ли не по самое плечо. Затем он потрепал своего младшего сына по кудрям и с удовольствием сказал: «Молодец, Рома, скоро я куплю тебе самую научную книгу – букварь с нарядными картинками». И тут нашла на старого цыгана стихия мечтаний: «Эх, Романе, скоро мы с вами крепко заживём, так мы заживём с вами, Романе, что лучше-то и жить не надо!.. Вот уж скоро ожеребится наша кобыла, мы жеребёнка продавать не станем, оставим его себе, а кобылу Красавку продадим. Все в хромовых сапогах ходить станем! Дочкам богатые нарядные монисто куплю! Матери вашей подарим красивую шаль...»
     Младший цыганёнок не удержался от соблазна заявить всем о своей заветной мечте: прокатиться на молодом жеребёнке. Он быстро вскочил на ноги и начал изображать, как будет скакать на нём по степи: «Сяду на него верхом вот так! Поскачу на нём во весь опор вот так!..»
     Отец взял ремень и опоясал младшего цыганёнка вдоль спины. Потом усадил его рядом с собой и строго сказал: «На жеребёнке верхом скакать не положено, спину ему и себе поломаешь, понял!» Цыганёнок утвердительно покачал головой в знак согласия, почёсывая свою спину, только что опоясанную широким отцовским ремнём. Теперь он твёрдо знал, что верхом кататься можно только на объезженной лошади... 
     Когда всё большое семейство цыгана улеглось на ночлег, младший цыганёнок долго мечтательно смотрел на звёзды и думал: «В большом городе звёзд в небе над головой меньше, чем в степи, они очень высокие и не такие яркие. Вот в степи или в лесу – другое дело. Там звёзды висят низко над головой и светят ярко, так что, кажется, стоит только протянуть руку и можно их потрогать...» Представилось цыганёнку Роме, как отец купит ему самую научную книгу – букварь. Отец у меня такой, что уж если скажет слово, то слово его вернее всякой печати. Рома ещё раз почесал свою спину опоясанную отцовским ремнём. – Отец, конечно прав, - подумал он, - маленькому жеребёнку очень даже легко спину поломать, вот когда он вырастит, тогда уж совсем другое дело, тогда смело можно будет скакать на нём верхом. И приснился цыганёнку букварь с красивыми картинками, где были нарисованы яркие звёзды, которые он трогал своей худенькой рукой, а другой своей свободной рукой вёл он по степным просторам под уздцы доброго объезженного коня...
                                            
                                       ГОРЫНЫЧ
     Обитатель трущобного царства по прозвищу Горыныч возвращался к своему очагу на ночлег. Жил он тем, что промышлял на свалках и приобретённые несметные богатства выгодно сбывал на «блошином рынке».
     - Когда я побываю на столичной городской свалке, - похвалялся во хмелю Горыныч, - вы можете мне поверить, что это равносильно тому, будто я за тридевять земель, в тридесятом царстве наведывался. Я там повидаю то, чего вы не увидите ни в одной, самой богатой столице мира, и всё это даром: бери – не хочу!..
     Итак, возвращался Горыныч из пивнушки на ночлег в  своё «гнездовье» в приподнятом настроении. Жил он на пару со своей собакой Барбоской. Распахнув настежь ногой свою заветную дверь, протиснулся внутрь, и стал помаленьку опускаться на мать сырую землю. Вначале он опустился на правое колено, затем – на левое, потом, неторопясь, поставил на землю локти, и собрался, уж было, возложить свою гремучую голову - на что Бог подложит. В этот момент лизнул его в лицо Барбоска.
     - Это ты, Барбоска, - простонал Змей Горыныч, - дай хозяину знать. Но Барбоска молча продолжал облизывать лицо своего хозяина...
     - Барбоска, слышишь ли ты меня, Барбоска, возьми гостинец у меня в заднем кармане. Что же ты не берёшь мой гостинец, а? Барбоска? Или же там нет ни шиша, а? Барбоска? Эх, Барбоска, Барбоска!.. Одни мы с тобой на всём белом свете... Понимаешь ли ты это, сукин ты сын? Одни мы с тобой остались, одни-и-и!.. Горыныч долго всхлипывал, отпихивая от своего лица свою преданную собаку Барбоску.
     - И перестань лизаться, Барбоска, подай лучше мне свой голос... Ты слышишь, что я тебе говорю? Голос подай!  Да перестань ты лизаться, голос подай, тебе говорят! Вот и ты мне уже голоса своего не подаёшь, никто, никто мне голоса не подаёт... Дай сюда лапу, дай лапу тебе говорят человеческим языком.  Ну!.. Это я тебе говорю или кому? Ты меня слышишь или нет? (бьёт собаку по голове). Жена от меня ушла, дети от меня отказались, и ты мне лапу не подаёшь... Ты дашь мне лапу или нет, тварь бесподобная?! Ты что мне служить отказываешься? Давай лапу, а не то, убью, как собаку, гадину такую (снова бьет Барбоску). Ты дашь мне лапу или нет? Вот если сейчас я встану, хуже тебе будет. Я тебе покажу, скотина такая! Хватает Барбоску за уши и бьет её головой об землю. Последний раз я тебя спрашиваю: «Ты дашь мне лапу или же нет, зверюга! Замахивается на Барбоску. Ах, так ты ещё и кусаться, за пальцы меня кусать вздумала?! Ты ещё и лаять на хозяина посмела? А ну-ка, где тут мои костыли, что ещё с прошлого раза остались в моей хибаре? Где они тут у меня сховались?.. Вот они мои хорошие! Сейчас ты у меня получишь, я тебя мигом прибью. Дай-ка мне вот только на колени подняться...
     Змей Горыныч встал на колени, размахнулся костылём... Ах, так ты вот как умеешь кусаться!  Тебе, что совсем жить на свете надоело?.. Ай! Ай-я-яй!.. Больно же, гадина! Ты что делаешь, волчище? Подумай, кого ты грызёшь, Барбос паршивый! На кого ты свою пасть раскрываешь? Кому ты в глаза брешешь? Я тебя, какой голос просил подать, а? А ты, какой подаёшь, а? Позабыл, кто тебя кормит? Позабыл, да? А кто тебе кличку дал? Под чьей крышей ты живёшь? Не благодарная ты скотина!.. И ты ещё кусаться и лаять на меня? Да я тебе сейчас (размахивается на собаку). Ой, что же ты делаешь? Яй-я-яй!.. Загрызёт, загрызёт натурально, собака несчастная!.. А-а-а! Люди! А-а-а!.. Ой-ёй-ёй!.. Спасите, люди-и-и!..
     Долго ли, коротко ли лежал Горыныч без чувств – никому не известно, но когда он очнулся и обвёл вокруг себя окровавленными очами, то содрогнулся, - вся его лачуга была залита кровью. Тело всё пылало от укусов, как на костре, разум его снова помутился. Одна только мысль осталась прилепленной к голове: «Надо бы мне, во что бы то ни стало, попасть в полуклинику. Я бы сейчас, кажись, всего бы своего царства не пожалел за полуклинику». Собрав весь свой остаток сил, Горыныч зашумел во всю свою голову: «Барбоска, а Барбоска! Где же ты? Люди, помогите, люди добрые, погибаю!.. Эх, люди-и-и!..
                                   РАССКАЗ  ВОСКРЕСШЕЙ
     Плохо мне стало, совсем худо. Одного глотка воздуха дыхнуть и на то не стало сил хватать. Где-то дохну; да и то не на всю грудь, а то стал вдох поперёк груди: ни туда, ни сюда. В глазах потемнело: ни губами, ни пальцами не могу пошевелить, ни бровью повести, чую: вот уж и сердце похолонуло и не бьётся. Просто лежу, вовсе не дышу. «Вот она, какая смерть-то бывает, - подумалось мне, - и всё... и умерла!..»
     И вот лежу я и думаю себе (на думу-то ещё сил моих хватало): «Где же это я – на том или на этом свете?..» Слышу: люди забегали, загалдели, запричитали, а я лежу, как каменная. Вот уже мне и руки на груди скла-дывают, и обмывать собираются, - что же это, и вправду, неужто так люди умирают?!
     И вдруг, будто что-то оторвалось во мне: словно камень от сердца отвалился, и стала я подниматься, и вырвался вдох из уст моих, и ожило сердце, и очи отворились, и наступила перемена в состоянии души, что было, постыло, то стало мило...
                                      КРАСНАЯ ТЕЛЕГА
     У отца с матерью была большая, дружная семья. Все сыновья были у них трудолюбивые, если не считать младшего сына Ефимушку, хитроумного и ленивого. Братья недолюбливали его.
     Братья в поле работают, а Ефимушка знать ничего не хочет, знай себе - прохлаждается: то его в поясницу прострелило, то в животе у него урчит или голова раскалывается. А если за какое дело примется, так хоть руки у него за такую работу оторвать и выбросить – не жалко.
     Осенью братья собрали хороший урожай пшеницы: что на посев оставили, что – на еду, а остальное решили продать. Запрягли лошадь, положили в телегу мешки с пшеницей и отправили Ефимушку на базар.
      К вечеру вернулся Ефимушка с базара, а братья его и спрашивают: «Продал пшеницу?»
     - Всё продал, - ответил Ефимушка, - и пшеницу, и кобылу, и телегу...
     - Зачем же ты телегу и кобылу продал, - удивился Отец, - что же мы теперь делать станем?
     - Не волнуйся, отец, - успокоил Ефимушка, - я всё это выгодно продал, а когда наступит весна, мы выгодно купим кобылу и телегу.
     - Как же ты с базара домой добрался? Дорога-то дальняя...
     - Меня сосед подвёз на красной телеге...
     - Ну что ж с тобой можно поделать, - пожал плечами отец, - я пока что ничего не понял, потом разберусь, а сейчас давай деньги, которые ты выручил от продажи хлеба, лошади и телеги... И к великому удивлению всего семейства, Ефимушка развёл только руками: «Все вырученные деньги я отдал соседу за то, что он подвёз меня до дома на своей красной телеге...»
     По просьбе отца, все братья вышли, оставили его с Ефимушкой наедине. О чем они беседовали? – об этом братьям ничего не известно, но с этого дня отец часто стал ездить с Ефимушкой в город на красной соседской телеге и, возвращаясь поздно ночью - изрядно навеселе...
                                        ВЕТЕРИНАР
     Вот вы все говорите: «Ах, Москва, Москва, дорогая моя столица!..» Но я вам на это вот что скажу: «Москва, конечно, город стоящий, никто спорить не станет – Храм Василия Блаженного, Кремль и всё прочее такое, это, если одним словом сказать – лепота!.. Но сами Москвичи... Вы только меня правильно поймите, охаивать их я понапрасну не стану, однако, во-первых, где теперь они эти коренные москвичи? Их теперь и днём с огнём не отыщешь во всей белокаменной, а во-вторых, они, если так позволено будет выразиться: жируют не в меру... За примером далеко ходить не стану; вот совсем недавно я увидел такое объявление: «Ищу народного знахаря, способного вылечить мою афганскую суку. Приличное вознаграждение гарантирую».  И указан номер телефона. Разумеется, мне, как ветеринару этот вопрос не чуждый, кое-что я в собачьих болячках понимаю. «Дай-ка, - думаю я себе, - попытаюсь я вылечить эту суку афганскую, а заодно, может быть и заночевать мне место найдётся в Москве белокаменной».
     Позвонил я хозяйке, узнал её адрес, пришёл. Что вы думаете? На богато убранной постели, лежит старая невзрачная собака, только что называется афганская. Там, не поморщившись, взглянуть на неё без слёз невозможно. Но хозяйка ей лапки целует и вся заливается слезами. Хозяйка-то в нарядном богатом халате, такая, знаете, вся из себя...
     Осмотрел я собачонку и говорю хозяйке: «Дело тут скверное, но я взялся бы вылечить её. Однако мне нужны лекарства. За два-три дня, думаю, поставил бы я несчастную на ноги. Жалко бедняжку, хорошая она у вас, милая такая... Но вы сами понимаете, лечение это может обойтись вам в копеечку».
     - Сколько это будет стоить? Думаю, тысяч семьдесят пять придётся заплатить, лекарства теперь дорогие, но и три дня моего сидения при ней и лечение будет также стоить около того...
      Говорю я ей эти слова, а сам думаю: «Дала бы ты мне по физиономии за такое изумительное нахальство...»
     - Ну, вот, - говорит хозяйка, - возьмите сто тысяч, а если вылечите, - так я столько же вам прибавлю...
     Собачонку я накачал всякими возбудителями, так что она на второй день вроде как вновь на свет родилась. Деньги положил себе в карман, и пожелал им быть здоровыми и жить долго и богато...
     Так вот какие бывают москвичи, и вы не думайте, что это исключение, нет, боже упаси! – это скорее теперь стало правилом. Таких дамочек по Москве, если на штуки перевести – миллион штук, а если на пуды прикинуть, то около пяти миллионов пудов точно наберётся. Скажите такой дамочке, чтобы она помогла какой-нибудь пенсионерке материально, чтобы она пожертвовала старушке немного денег на творожок и на хлебушек, то, скорее всего, она сочтёт вас за ненормального. Недавно мне довелось прочитать такое четверостишье:
Москва собак очеловечила,
И особачила людей...
Грызутся там с утра до вечера
Сто тысяч дюжих кобелей.
                                       КОМПАС
     Вертолёт с геологической экспедицией приземлился в тундре, непода-лёку от чума, в котором жила семья чукчи. Хозяин чума Ананга предло-жил гостям ночлег: «Заночуете у меня, очень хорошо. У меня ни комар, ни мошка – не летай!.. У меня в чуме костёр жарко горит, дымом в дирку идёт. Комар и мошка – улетай!.. Мы оленятину кушать будем, говорить допоздна будем...
     После ужина и долгих разговоров геологи улеглись спать. Неожиданно, среди ночи, к руководителю экспедиции Николаю Монину тихо приблизился хозяин чума и, низко склонившись над ним, прошептал ему на самое ухо: «Уже спишь, или нет?»
     - Нет ещё, - так же тихо на ухо чукче прошептал Монин.
     - Моя видит, что твоя, шибко разумной была. Мало-мало ошибку не давала, когда к нам, в тундру прилетала... Хочу спросить совета: у меня три сына уже большие, но ума у них ещё мало. Один из них, взял у меня ружьё и патроны. Хорошее у меня ружьё было. А теперь не стало. Что я стану делать без ружья в тундре? Очень плохо. Чукча не может без ружья быть... Я точно знаю какой сын взял моё ружьё и припрятал в тундре, но как мне это доказать ему можно? Не можешь ли что придумать что-нибудь, а? Пусть он вернёт мне моё ружьё. Оно не доведёт его до добра. Мал он ещё. Ружьё – не игрушка. Беда может прийти в наше жилище. Ананга волнуется; помогай, выручай!..
     - Хорошо, хорошо, - ответил Монин, - ложись спать, а утром мы что-нибудь придумаем...
     _ Знай, однако, - в заключении сказал Ананга, - ружьё моё взял мой младший сын Бурдан, у него шрам во весь лоб...
     - Наутро Монин объяснил собравшимся четырём сыновьям Ананги, что у него есть волшебная указка, вот она и укажет без ошибки на того, кто взял отцовское ружьё. После этих слов, он усадил братьев за стол, при этом Бурдана усадил на северной стороне стола. Достал из своего кармана компас и произнёс такие слова заклинания: «Синус, косинус, - помогай!.. Гипотенуза и катет, - выручай! Биссектриса и медиана, - определяй!.. Тангенс, котангенс – указывай, кто из сыновей взял у отца ружьё – показывай!..» Он с силой покрутил магнитную стрелку. Пока стрелка вращалась, братья дружно крутили своими головами, пока стрелка не остановилась, указывая своим красным концом, на Бурдана. Виновник залился краской. Удивление его было столь велико, что он с силой стукнул себя кулаком по лбу, но тут же спохватился и заупрямился: «Кто может поверить этому маленькому красному шайтану, этой красной большой блохе?! Она сейчас указала на меня, потом укажет на другого. Крути снова свою стрелку-указку!.. Когда стрелка закрутилась, братья снова вдохнули воздух и не дышали до тех пор, пока она не остановилась, как и прежде, указывая на Бурдана. Он вскочил из-за стола, как ужаленный и выскочил из чума. Вскоре он вернулся с ружьём в руках и, протягивая его отцу, сказал: «Прости, отец!» После этого, он обратился к Монину и спросил, указывая на компас: «Как это называется?»
     - Это компас, - ответил ему начальник экспедиции.
    - Подари мне компас, а я подарю тебе любимого волчонка...
    - Вот тебе компас, сказал в ответ Монин, - а волчонка оставь себе, ведь он твой друг, а друзей никому не дарят...  
                                    
                                     ДЯТЕЛ
     Продолбив всю кору насквозь, дятел начал вытаскивать на чистую страницу древесины всё, что там было и чего никогда не было, все, что было и чего быть не может! Так, что у бедных лесных читателей и слушателей шерсть и перья дыбом становится от всего этого.
     - Болезни такие ходят по лесу, - выстукивает снова дятел, - хоть караул кричи. Стоит только раз глубоко вдохнуть лесного воздуха и готово дело: неизлечимая болезнь обеспечена. Смерть так и косит лесных жителей, словно косой. От пожаров нет никому никакого спасения, земля горит под ногами. Никогда ещё такого не было, чтобы земля горела. А теперь горит не то, что земля, но и вода полыхает, синим пламенем. А уж, какие в лесу нынче завалы? так лучше вы и не спрашивайте. Ни звери не пролезут, ни гады не проползут, ни птицы не пролетят. И так, за что не возьмись, всюду - просак. Много лет на полях, которые славились небывалыми урожаями: теперь ничего не растёт, а если что-то и вырастет, то всё на корню сгнивает, или какие-то пришельцы вытаптывают. Одним словом, как не прикинет лесной житель – вокруг беда неминучая.
     А дятел видит, что лесному жителю в самое сердце угодил, так и вовсе в азарт вошёл. Пуще прежнего долбит и долбит в одну точку. – Не высовывайся из норы, - выстукивает он, - особенно, когда стемнеет, не то, в берлогу к Потапычу угодишь: кого надо и кого не надо – всех в берлогу волокут. А кто в берлогу попал, так почитай, что без вести пропал...
     - Вот это да! – соображает лесной житель, - лихо дятел лесное лыко проконопатил. А нам-то всю жизнь голову морочили, говорили, что мы шибко много шишек собирали. А где они эти шишки? Только на голове синяки сплошные. Спасибо дятлу, он маленько вразумил нас, а то мы в потёмках-то и не подозревали, словно и духу нечистого на свете не было.
     - Чем больше дятел страху нагоняет, тем полнее у него брюшко. Как в России говорят: и на разлив, и на вынос хватает и самому, и жене, и детям... Долго такая долбёжка продолжалась, однако лесным жителям такая однотонная долбёжка скоро надоедает, и они стараются уходить в лес подальше от стука. А дятел чутьём уловил настроение лесных жителей.
- Раз вы не хотите, чтобы я по дубу стучал, так ведь я могу и на липу сесть. Могу и липу за моё почтение долбануть, как надо!.. Мне ведь лес тоже не чужая сторона. Коль я на крепком дубе три дупла-особняка выдолбил, то уж на липе-то, Боже мой, я и все четыре дупла свободно выстучу. И начал дятел липой лесного жителя донимать.
     - Чудеса, да и только, - застрочил дятел, - болезней-то у нас вовсе никаких не стало. Раньше-то люди от болезней околевали словно мухи, а нынче погляди, могильщики без работы остались. За столько времени ни одного пожара, ни одного наводнения, ни единого приключения. Даже погода ставит рекорды одни за другими. Лето, почитай, круглый год, даже за полярным кругом вечная весна воцаряется. Все айсберги растаяли. Белые медведи до самого Сочи добрались, морозов ищут. Моржи и тюлени к Волге пробираются. А урожаи у нас стали такие, что хоть и засуха была, а хлеба – ешь–не хочу! И соседям почти даром отдаём, хоть и не любим мы их, а всё-таки отдаём: нате – подавитесь, хлебом нашим славянским! Так ведь не выбрасывать же нам своё добро, в самом деле. А уж товаров-то всяких, сколько стало у нас – глаза разбегаются!..
     Пока читатель липой отрезвляется, а дятел уже новое дерево облюбовывает. Лесной-то житель наш ушлый стал. Он ведь одну музыку долго слушать не станет. Теперь ему, если уж долбануть, то долбануть надо крепенько, чтобы у него долго потом в ушах звенело и перед глазами круги стояли и днём и ночью.
                                    
СОБАЧЬЯ ДОЛЯ
     Была у одного хозяина собака. Много лет служила она ему верой-правдой. Когда состарилась, хотел её хозяин убить, но увидел, что из глаз у неё потекли слёзы, сжалился над ней, не стал убивать, но прогнал со двора и запер калитку.
     Стояла поздняя осень: листья с деревьев осыпались, лужи подёрнулись льдом, по небу плыли тяжёлые тучи.
     Сжалось собачье сердце. Все чужие ворота заперты, в подворотню не подлезешь, а у своих ворот ждать больше нечего. Хозяин так и сказал: «Иди прочь от моего двора без оглядки и чтобы глаза мои никогда тебя больше не видели». Остаётся одно – идти в город, там можно отыскать хороший, тёплый подвал. В городе  пищевых отходов много... Там я уж как-нибудь доживу свой век...
     По дороге в город она останавливалась, садилась отдохнуть на землю и скулила, жалуясь сама себе на безутешную собачью долю... И вот, наконец, показался вдалеке город и ей навстречу из города шёл чей-то собачий сын.
     -Куда тебя нелёгкая несёт? – проскулила собака, - что тебе не живётся в городе?
     - Неужели ты ничего не слышала? – проскулил собачий сын, - теперь в городе на нас собак открылась настоящая охота: из наших шкур люди делают для себя шапки, рукавицы и сапоги, а мясо наше на шашлыки пускают...
     Долго стояли они прижимались друг к другу, чтобы согреться, а когда из-за туч появилась луна, побрели они – каждый своей дорогой, глотая крупные собачьи слёзы. Но всё же будто легче стало, словно каждый поделил своё горе пополам.     
                                      ВАСИЛИСА ПРЕКРАСНАЯ
         Пробудился Иван-сапожник чуть свет, испил из большой банки капустного рассола. Ему маленько полегчало. Обвёл он своим мутным взором вокруг себя, и чуть было не вскрикнул, хорошо, что успел сунуть кулак себе в рот. Словно молнией он был поражён красотой женщины, появившейся неизвестно откуда. Она подошла к его лежанке, нежно прикоснулась к нему смуглыми руками и тихо присела рядом с ним.
     - Ты кто такая? – удивился Иван, - как ты здесь оказалась? Дверь-то моя изнутри зачинена на щеколду, я ведь это точно помню...
     - Да ты не думай об этом, Ваня, - ответила она ласковым голосом, - лучше попроси у меня чего твоя душа пожелает, и я всё для тебя исполню...
     - Может мне всё это сниться? – подумал Иван. Он даже укусил себя за палец для верности, было очень больно. – Нет, я не сплю, - снова подумал он, - но никак не могу поверить глазам своим. Перед ним сидела вылитая Василиса Прекрасная, которую он ещё в детстве видел на красивых картинках в русских сказках...
     Иван приподнялся на локте, посмотрел на красавицу и тихо спросил:
«А можешь ли ты, к примеру, сделать так, чтобы вот на этом моём неприбранном столе, появилась бутылка «Столичной» водки?
     Вместо ответа Василиса Прекрасная только взмахнула своим широким рукавом и на столе посвилась бутылка «Столичной».
     Иван налил себе полный стакан, выпил залпом, вытер губы своим рукавом, и когда «Столичная» влага разлилась у него по всем конеч-ностям, он с удовольствием посмотрел на свою красивую незнакомку.
     -А ты мне нравишься, - сказал он, оживившись, - таких красивых женщин я отроду не видывал. Он бережно взял её за руку и, глядя ей прямо в глаза, спросил: «Пожалуйста, скажи мне, наконец, как тебя зовут?
      - Она крепко обняла Ивана и прошептала ему на самое ухо: « Я – белая горячка...»
               
                       КАК  МУЖИК С МЕДВЕДЕМ СПАСАЛИСЬ
     Попал, изрядно подвыпивший мужик, ночью в яму, а когда утром проснулся, видит: медведь рядом сидит. Вскрикнул перепуганный мужик, и разбудил медведя. Подмял медведь мужика под себя своими огромными лапами, согнул его в три погибели, стал своими задними лапами мужику на спину и выпрыгнул из ямы...
     Опомнился мужик, огляделся, видит - медведя нет в яме. – Ну и дела, - говорит мужик, - помял меня медведь крепко, но, слава Богу, что я хоть жив остался. Глянул мужик вверх, - яма высокая, что не выбраться самому. – Ладно, - думает себе, - буду звать на помощь, авось кто-нибудь услышит...
     Тем временем, что-то толкнуло мужика в спину. Оглянулся мужик, видит, это медведь подаёт ему длинную палку, ревёт и показывает, лапой, чтобы мужик взялся за неё. Ухватился мужик за один конец палки, медведь его вытащил и пошли они каждый своей дорогой...
     У Бога - чудес много.
                                 ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ МЕЧЕННЫЙ
     Люди добрые, что это вы меня Змеем Горынычем прозываете? Чего это вы мною малых детушек пугаете? Вы только поглядите: что от меня змеиного осталось? Кощеюшка Бессмертный и тот краше меня выглядит. Из всех моих двенадцати голов, одна только на плечах осталась, да и та шибко меченная мечём-кладенцом Добрынюшки Селяниновича. Да и то сказать, лучше бы Добрынюшка срубил, мечём и эту непутёвую головушку, словно кочан капусты. А то ведь вот оставил он глубокую зарубочку на голове моей мечём своим, да и успокоился, а каково мне теперь носить это украшение, ведь мне ещё приходится летать по всему свету белому...
     А не срубил он эту мою головушку потому, что она шибко умной оказалась, не то, что те остальные одиннадцать голов были, куда там...
     Без этой моей головы житья-то на Руси никакого бы не стало. А уж как мы теперь жить-то с вами станем, братья вы мои и сестры! Так что лучше-то и жить не надо. А раньше-то мы жили так, что и вспоминать стыдно. Бывало, что как фыркнут мои двенадцать голов, дымом да пламенем, так и жизнь была никому немила. Сколько голов было и все огненные! Страсть одна! Лучше и не вспоминать! А вот теперь торчит у меня на плечах голова одна-одишёшенька, да и ту кто пожелает в любую сторону её повернуть может. А если я что-то сделаю не так, то вы и срубить её вправе, меч-кладенец отныне в ваших руках.
     Как я вас всех люблю, родные вы мои, что и передать нельзя. Я народ наш люблю больше, чем родных своих детушек. А Добрынюшка, мне теперь вместо отца родного. И хорошо делает, что учит меня уму-разуму. Много я говорить не стану. Вот поживёте, сами всё увидите, как дела наши в гору пойдут. Уж как раньше-то я людей не любил, страсть одна! Прямо должен сказать ненавидел всех лютой ненавистью. Теперь мне с вами жить – любо-мило.
     Как вспомню: хвост у меня был всего только один, а девать его было некуда; невозможно было его хоть на минуту упрятать. Большое спасибо Добрынюшке, за то, что отсёк он его у меня. Только и проку от него было, что величиной своей он всех удивлял, а толку в нём не было никакого. Одна только морока: волочится, было по земле, еле-еле с боку на бок переворачивался. Смех один глядеть-то на него было. А теперь-то, полю-буйтесь: как я по земле-то прохаживаюсь, словно ведь на крыльях летаю...
     Братья и сестры! Отныне я слуга ваш покорный, хоть и бесполезный. Если что от меня вам надо будет, вы приходите ко мне запросто: хоть все вместе приходите, хоть по одному. Мой дом – ваш дом. Двери мои для всех настежь открыты. Всех накормлю, напою и спать уложу. Конечно,  не всякому можно долететь до моего гнездовища – высоко оно шибко. Но если захотите, то как-нибудь доберётесь. Я пока долетаю. Спасибо Добрынюшке, что хоть крылья мои он пощадил, не обкорнал. Добрый он по натуре. За что я и люблю его всей душой своей змеиною.
     Вот что я подумал, братья вы мои и сестры, давайте мы так с вами жить станем: вы – сами по себе, а я  - сам по себе. Но, если только я стану шибко нужен вам, так пущай мне соловей-разбойник свистнет с дуба, и я мигом к вам прилечу. Теперь, братья вы мои и сестры, нам с вами делить нечего. Вы мне на мой хвост не наступаете, а я теперь одной травкой питаться стану, да и то – заморской. От нашей травки меня икота замучила.
     Змеёнышей моих вам опасаться не стоит, ибо говорю вам и слово моё крепко: что сам ем, тем и они питаться будут. Никаких излишеств, будут только травкой питаться. В крайнем случае, Добрынюшка им завсегда может лишь по одной головке оставить, как и у меня.
     Если в народе станут говорить, что я добра делать не умею, так вы не верьте. Главное, чтобы я зла вам не делал, а это и есть величайшее добро в мире. Вот где главная собака порылась... Я ручаюсь вам своим огненным пальцем, что крепче крепкого будет теперь союз Горынюшки меченного и Добрынюшки беспечного...
                                       
                                     ОСЛИНАЯ ВОЛЯ
     Были ослы вольными когда-нибудь? История умалчивает об этом. Сами же ослы про это и думать не желают, а другим что больше самих ослов надо? Слава Богу, если ослы помнят о своём роде-племени с момента своего рождения, так сказать: помнят о личной ослиной истории. Но истинно мудрыми считаются ослы, не помнящие своего родства. «А зачем? – спрашивается, - поесть, попить хозяин и так даёт, работу свою они любят, с удовольствием таскают вязанки дров из леса на своём хребте, так какого рожна, спрашивается, ещё надо?..»
     Жил один осёл так же, как все другие ослы живут. Так и прожил бы он свою жизнь счастливо и горя не ведал бы. Да вот на беду приснился ему однажды сон. В общем-то, это был даже не сон, а какое-то смутное видение, из которого понял он, что другая жизнь на земле возможна – более светлая. Очнулся осёл встревоженный. Долго искал он чего-то по серым стенам и  по углам, но ничего не нашёл утешительного для ума и сердца. Начал он вспоминать: что это за сон такой ему причудился? Но ничего путного не мог вспомнить. Какая-то голубая даль и больше ничего: ни очертания, ни образа... Попытался он выведать у своей ослицы: что же это такое могло ему примерещиться? Но подруга его только ушами своими похлопала на всю эту премудрость и даже осерчала, что он ей спать мешает. «Дожил ты уже до плешин, а всё в облаках летаешь, - сердито молвила ослица, - всё молодишься и щеголяешь, всё философствуешь – смех, да и только! Погляди на себя, вон уж вся шерсть облезла». Под конец она обозвала своего мужа умником...
     Время шло. Осёл уж было начал забывать о своём сне. Он только чувствовал, что в его существование вторглось что-то необычайное, какая-то неведомая тревога и тоска, но впечатление от необыкновенного видения притупилось...
     И вот однажды, он пробудился ото сна, вскочил, выпрямился, вытянул шею, поднял голову, «наострил» уши и вздрогнул всем своим телом. Затем, из его груди вырвался воинствующий клич: «И-а-а-а!..»
     Вскочила ослица, забрехали собаки, проснулся хозяин: все всполошились!..  Перед внутренним взором осла ясно промелькнула древняя воля. Душа его было озарена таким блеском радости, что, не колеблясь, он разбежался и ударил своей головой в ненавистные хозяйские ворота, так что они распахнулись, к всеобщей радости всех четвероногих обитателей хозяйского двора. Но в глазах осла помутился весь белый свет, и он упал замертво...
     «Что это с ним такое стряслось? – спрашивали ослицу соседи-ослы, - такой он у тебя смирный был и вдруг на тебе: ворота своим лбом протаранил!..»
     «Да приснился ему, сердешному какой-то сон, - объяснила ослица, - будто он очутился на воле, так вот он и восстал...»
     «А что это за штуковина такая – воля?!» - полюбопытствовали ослы.
     «Да так, какая-то муть голубая...» - пояснила ослица.      
                                      ЖИВОЙ УГОЛОК
     Случилось однажды ночью в одну яму попасть зайцу волку и лисе. Утром лиса первая увидела зайца, завиляла своим пушистым хвостом, подползла к зайцу и толкнула его лапой к волку, а сама, облизываясь, села сзади... В ту самую минуту, когда заяц распрощался с белым светом, сверху над ямой послышался шум. К самому краю подошло множество ребят, они осторожно наклонились над ямой, заглядывая в неё с любопытством и удивлением. На груди у всех ребят были красные пионерские галстуки...
     Лиса и заяц забились по углам, а волк стал метаться из стороны в сторону... Через некоторое время волка и лисицу повезли на машине в зверинец, а зайца пионеры понесли на руках по очереди, гордые и с песнями. Они держали путь в свою школу, где у них был создан свой живой уголок...                                      
                                                      
                                      КОСТЫЛЬ
     - Из всей моей жизни, - сказал однажды старик, умудрённый опытом, - единственно, что мне по-настоящему пригодилось, так это только мой костыль. Это была действительно нужная, стоящая вещь, а всё остальное, начиная от погремушек, было плодом прихоти и дешёвых удовольствий.
                  
                          КАК ВЫПРОВОДИТЬ НЕЖЕЛАННОГО ГОСТЯ
     Если гость, неведая чести, как говориться, загостился, незная меры, вы начните молча, но решительно наступать на него. Сначала выпирайте его грудью в прихожую, затем в коридор и, наконец, на улицу. После этого немедленно бросайтесь к себе домой, пока гость не вспомнил, что позабыл у вас зонтик.
                                   
                                    СОЛНЦЕ СЧАСТЬЯ
     Любят ходить обманщики по лачугам и обещать показать людям «Солнце счастья». Люди, как известно, слишком легковерны и доверчивы. Взглянув на солнце, они слепнут, и их уводят на рабскую работу: заставляя лить воду на их мельницу.